| новинки | |||
| новости | прайс | |||
|
|
|
|
|||||||||||||||||||||
|
|
|||
| об издательстве | |||||
Тошнит или это смерть пришла? "Не следует путешествовать с мертвецом". Не случайно именно этой цитатой из Анри Мишо начинается "Мертвец" Джима Джармуша. Путешествие в призрачный мифический мир, полный загадок и тайн - лейтмотив всего творчества Мишо, бельгийского поэта и художника, чье влияние на европейскую культуру XX века по значимости не уступает творчеству Сальвадора Дали и Рене Магритта.Российскому читателю Мишо знаком, в первую очередь, своими картинами - забавными пятнами-иероглифами, странными психоделическими литографиями и безвольной, зыбкой графикой - иллюстрацией к мескалиновым опытам. Поэзия и проза Мишо время от времени появлялась в журналах, но лишь сейчас мы можем познакомиться с творчеством бельгийского визионера в более или менее полном объеме. "Портрет А.", выпущенный "Симпозумом", - первое репрезентативное издание Мишо на русском языке. "Чего моей жизни не хватало - это, прежде всего, простоты. Я начинаю понемногу меняться. Так, я всегда выхожу из дому с кроватью, и если мне нравится какая-то женщина, я хватаю ее и вмиг с ней ложусь. Если уши ее (или нос) огромны, уродливы, я снимаю их вместе с одеждой и кладу под кровать - пусть заберет, уходя". На первый взгляд - параллель налицо: Даниил Хармс. В книге "Даниил Хармс и конец русского авангарда" Жан-Филипп Жаккар даже приводит несколько идентичных фрагментов Мишо и Хармса, поэтов-визионеров, живших в одно время, но не знавших друг друга. Подобно Хармсу, Мишо с комичной жестокостью избивает своих героев, выполняющих роль "персонажей-буферов", козлов отпущения, которые принимают на себя удары вместо писателя. Но сходство этих двух поэтов обманчиво. Если, насмотревшись Кустурицы, сейчас мы можем сопоставить хармсовские бесчинства с балканским разгильдяйством и одновременно с "ужасным смехом" Рене Домаля, тем смехом, за которым кроется мучительнейший катарсис, с Мишо дело обстоит совсем по-другому. Абсурд Мишо менее эпатажный, лаконичный и, возможно, более дисциплинированный. В сборнике "Внутренние дали; Перо", частично представленном в книге, мы видим чисто французский вариант школы абсурда - чуть менее жесткий, нежели вариант Эонеско, чуть менее лирический, нежели сказочный поэзия и проза Жюля Супервьеля. Мишо работает внутри мифа. Он живет в мифе, не особенно заботясь придать ему рационалистические очертания. Если Хайдеггер, вчитываясь в поэзию Стефана Георге, через мифологию языка стремился ухватиться за неподвластные обыденной логике первоосновы бытия, Мишо довольствуется тем, что живет и воспроизводит загадки и тайны. В 1954 году он пишет: "Чтобы проникнуть в полотна Пауля Клее, причем разом, достаточно быть избранным, сохранить в себе сознание того, что мы живем в мире загадок, а значит, и общаться с этим миром можно только загадками". Вернемся к тому, с чего начали. Согласно Мишо, Джармуш отправляет героя в мир загадок, в мир индейской мифологии, в этом мире также присутствует и смешное - но это смешное, по мысли режиссера, потустороннее, оно - за границами смешного и серьезного. Мишо работает с совершенно конкретными мифологиями. И неслучайно четверть книги отведена под его путевые заметки, книгу "Дикарь в Азии" - отчет о путешествии Мишо в Индию и Китай. Индия Мишо - нечто совершенно иное, нежели Индия его современника Германа Гессе, который, кстати говоря, также как и Мишо в юношестве испытал сильное влияние христианского мистицизма. Гессе хоть и обращался в своем к творчеству к Востоку постоянно, однако так и остался воспитанником Новалиса и немецкой школы романтиков. Для Мишо, несмотря на его раздраженную интонацию в путевых заметках, Восток явился моделью для создания собственной, оригинальной поэтики загадочности. Совершенно очевидно, что Мишо не был человеком просветленным. Его притягивал хаос. Его вселенная была раздроблена на множество частей. Впрочем, к гармонии он стремился. На литературные склоки и филологические излишества ему было наплевать. Он стремился к выражению внутреннего облика, к тому, что находится за гранью. В абсурдно-мистических фрагментах его прозы это чувствуется не меньше, чем в живописи. Вероятно, именно за этим он пришел к психоделикам. Как ни парадоксально, финальная часть сборника, фрагменты книги "Убогое чудо", посвященной опытам с мескалином, - самая "трезвая" проза Мишо. Искусственная шизофрения препарата уничтожила иллюзии, новый опыт позволил по-детски непосредственно взглянуть на Любовь и Бессмертие. Раздробленные и одновременно целостные образы подсознания вывернули наизнанку его представления о творчестве. Но дисгармония, как была, так и осталась. Узнаваемый по ранним произведениям образ сознания-мироздания как "необитаемого острова, несомого жутким потоком" так и остался неизменным. Иткин Владимир, Книжная витрина
|
|
||||
| | |||||
|
|
© Современная книга 
|
|
|||