| новинки | |||
| новости | прайс | |||
|
|
|
|
|||||||||||||||||||||
|
|
|||
| об издательстве | |||||
 |
Любовь Генри Миллера Эссе «Колосс Марусский» – монолог очень счастливого, очень спокойного, по-гомеровски умиротворенного человека, вызванный к жизни сочетанием трех несочетаемых вещей. Место действия - пасторальная Греция. Время – август 1939-го, самый канун Второй мировой войны. Автор путевых записок, так не похожих на прежние и будущие его книги,– Генри Миллер.Его «Тропик Рака» (1934) и «Тропик Козерога» (1939) управляемы дрожью скверных cозвездий Великой депрессии, неприкаянностью литератора, опоздавшего на празднества парижского авангарда начала 1920-х... Отчаявшегося и ожесточенного Миллера выманил в Грецию друг, английский авангардист Лоренс Даррелл, старший брат Джеральда Даррелла. Забавно, что преданный анафеме критиками имморалист, приехав в 1939 году в дом Дарреллов на острове Корфу, должен был попасть в гущу сюжета знаменитой и идиллической детской книги «Моя семья и другие звери». Но ее будущий автор, подросток с карманами, полными улиток и скорпионов, 48-летним Миллером ни замечен, ни описан не был. Да и у Джерри Даррелла эксцентричный гость старшего братца не попал в списки «других зверей». Но кое-какие эпизодические персонажи у них общие. И в главном Генри Миллер и Джеральд Даррелл единодушны: Греция в 1939 г. была истинным раем. «Я отрекаюсь от вас... вашего умеренного, вручную выстиранного климата!»– бросает Генри Миллер через плечо своему Парижу с берегов Эгейского моря. Та жизнь «уходит, одряхлев, оставив после себя следы, какие оставляет стервятник... Оставшись сам по себе, человек всегда начинает все сначала по-гречески - несколько коз или овец, грубая хибара, небольшое поле, рощица оливковых деревьев, чистый ручеек, флейта»,– утверждает он. Начиная все сначала, скептик и циник отвергает все принадлежащее прагматичной цивилизации. Лишь Луи Армстронг с его трубой кажется Миллеру мудрейшим из сыновей Агамемнона, бродячим музыкантом, свингующим в пыльном поезде Пелопонесс–Мемфис... Не признающая географических условностей импровизация Миллера, его монолог о джазе и античной архаике, Элле Фицджеральд и Львиных воротах Микен, легко переходит в трубную речь у гробницы Микенского царя, безжалостного генералиссимуса «Илиады». Но о честолюбии, лицемерии и штабных интригах Троянской войны, терзавших Гомера и Еврипида, беглый парижский бунтарь предпочитает решительно забыть... И так же поразительно редко, со щеголеватым скептицизмом упоминает он о первых сводках Второй мировой войны. Даже для драматизации сюжета он не использует этот беспроигрышный ход. Желчная честность удержала Миллера от плача над теми гробницами и руинами, которые его волновали мало. Но зато тень Агамемнона для него еще витает в священном для поэтов и художников пространстве «между Монмартром и Монпарнасом». В Греции его восхищают руины Спарты и соленый воздух над палубой ветхого парохода, петухи Аттики, кричащие над стенами Парфенона по знаку полубезумного поэта Катцимбалиса, добродушие деревенских жандармов, домовитость и львиная красота добродетельных гречанок, рецина и домашнее вино, узкие гавани маленьких городков. В общем, оказывается, что и возмутители общественного спокойствия чтить и любить умеют. Что ж, что Генри Миллер? Под этим щедрым и благородным солнцем и он тоже человек... Желчный и блестящий повествователь, он даже чуть глупеет от пробудившейся любви к миру. И то теряет привычный класс прозы, то вновь взмывает над ним: «Весь остров вращался в кубистской плоскости. Одна плоскость – окна и стены, другая – скалы и козы, еще одна – высохшие деревья и кустарники... дикие лимонные рощи, где весной млад и стар сходили с ума от аромата сока и цветов. Раскачиваясь и извиваясь, мы входили в бухту Пороса, чувствуя себя добрыми идиотами, заброшенными в гущу мачт и сетей в мире, знакомом только художнику, который его оживил...» «Колосс Марусский» – не обстоятельная монография о Греции, а энцефалограмма счастливых спазмов сознания художника. Стать интеллектуальным путеводителем записки Генри Миллера не смогут: даже мечтательные «Образы Италии» Муратова ближе к жанру «бедекера». Но в тексте все-таки есть огромный прагматический смысл. Вольно или невольно, он создал книгу, поучительную, как басни Лафонтена. Эти греческие путевые записки - бортовой журнал абсолютно свободного человека. «Колосс Марусский» переведен вовремя. Возможно, этот текст нужен нам, чтоб на примере Миллера четко понять: у отчаявшегося, но вольного гражданина мира всегда есть выход – фокус с географическими картами, резкое перемещение в пространстве (здесь тайный лейтмотив, главная тема книги). Он шагнул в Элладу в том настроении, в каком шагают в чердачное окно. И, поставив все на карту Средиземноморья,– выиграл обновленную жизнь. Вернувшись из Греции в Штаты, Миллер не может остановиться и два года продолжает путешествовать уже по США. Кажется, в надежде удержать острое придорожное чувство счастья... Но не судьба. Вторая книга путевых записок, посвященная звездно-полосатым пенатам, будет им названа «Ад с кондиционером» (1945). А потом пойдут, один за другим,– «Сексус», «Плексус» и «Нексус». Елена Дьякова, www.gazeta.ru
|
К истокам Зеленой рекиДело Алессандро Барикко живет. От французского охотника за ш...Парижские блужданияИнтересная выводится закономерность, если отслеживать развит... |
|||
| | |||||
|
|
© Современная книга 
|
|
|||